Марина Цветаева тайна одного украшения
Марина не любила грязь и не любила нерях. Как-то, будучи в Феодосии, отправилась посетить салон, где собирались молодые дарования – писатели и поэты, но обратила внимание на ручку двери, захватанную грязными пальцами, и нахмурилась. Посмотрела на затертую, с торчащими проводками кнопку звонка и решительно повернула назад. Ее догнали, слезно просили зайти. Но Марина была непреклонна: «Ваш табор не уважает гостей!» Ей важна была чистота, и как-то мимолетом она обронила: «Лилия Брик – страшная неряха, и как только с ней может жить Маяковский?» Она любила Маяковского, гиганта с папироской. Вела с ним непринужденную переписку. Цветаева была безумно влюбчива.
«...Кто создан из камня, кто создан из глины, А я – серебрюсь и сверкаю. Мне дело – измена, мне имя – Марина, Я бренная пена морская...» Марина Цветаева и ее будущий муж Сергей Эфрон познакомились в Коктебеле в 1911 году. За несколько дней до этого она отдыхала на коктебельском пляже. Этот пляж был знаменитым. Назывался он «Сердоликовой бухтой». Вся она была усыпана галькой, среди камешков можно было найти редкие красивые полудрагоценные камни – агаты, сердолики и яшмы всех цветов... Отдыхавший там писатель Кондрашенко писал: «Уезжая из Коктебеля, я вез не только крымские вина и фрукты, но и килограммы красивой коктебельской гальки. Я был не одинок. В путеводителе по Крыму 1894 года выпуска говорится о красивых камешках, которые так и называются «коктебельскими»... Сюда нарочно приезжает люд собирать их для различных потреб и даже торговых нужд».
Все приезжавшие в Коктебель ученые, писатели, поэты отмечали красоту коктебельского пляжа. Цветаева тогда сказала своему другу, поэту Максимилиану Волошину: «Макс, я выйду замуж за того, кто угадает, какой мой любимый камень». Волошин рассказал об этом молодому москвичу Сергею Эфрону. Он – высокий, худой, с огромными глазами «цвета моря» – подарил Марине в первый же день знакомства генуэзскую сердоликовую бусину. Она вставила ее в кольцо: «Я с вызовом ношу его кольцо! – Да, в Вечности – жена, не на бумаге! – Чрезмерно узкое его лицо Подобно шпаге...»
А по возвращении в Москву Марина Цветаева и Сергей Эфрон обвенчались. Пришла, казалось бы, пора материнства и успокоенности: у них родилась дочь, котоцветаевской героини греческих мифов. На деньги, полученные в наследство, молодожены купили дом. В апреле 1917 года в семье родилась вторая дочь – Ирина.
Восторженная Цветаева купалась в семейном счастье и даже написала Василию Розанову: «Наша встреча – чудо, мы никогда не расстанемся».
Но сердоликовая бусина, жизнеутверждающая и радостная, упрямо звала Марину в другой мир грез и страстей. Проказливый сердолик! Не зря египтяне называли этот камень «самым страстным закатом солнца». В Шумере и Вавилоне он олицетворял богиню любви. Обладатель камня не может похвастаться верностью – ведь ему не могут противиться никакие бастионы...
Марина Цветаева, побыв паинькой несколько месяцев, словно решила опробовать «силу камня». И каждому новому своему роману поэтесса отдавалась с горячностью и пылкостью. Сергей Эфрон, человек на редкость терпеливый, только жаловался Волошину: «Дорогой мой Макс! Единственный друг, которому я бы мог сказать все, – ты. Но и тебе говорить трудно. Марина – человек страстей. Отдаваться с головой своему урагану для нее стало необходимостью, воздухом ее жизни. Человек выдумывается, и ураган начался. Сегодня – отчаяние, завтра – восторг, любовь, и снова поиск. Она – охотник». А Марине, как чистой воде, нужны были яркие краски жизни, чтобы творить...
***
...А потом все рухнуло! Революция. Застывшие слезы в распахнутых от ужаса глазах. Голод и холод. И стремительное бегство из России в неизвестность. Фактически без денег. «В Париже бывали дни, когда я варила суп на всю семью из того, что удавалось подобрать под лавками на рынке», – вспоминала в письмах Цветаева. Но кольцо с сердоликом даже самое трудное время не продала. Прошло «окаянное время», и жизнь наладилась. Поэтессу вновь окружали поклонники и даже поклонницы. Но камень, согласно легенде, давал и самое важное в жизни: любовь и верность второй половинки. Сергей любил ее, несмотря ни на что.
Однажды в Париже проходила выставка достижений народного хозяйства СССР, Цветаева пошла на нее и не могла наглядеться. Как, это все – из России? Она помнила вонь теплушек, бегство из голодной, завшивленной, бандитской Москвы. А тут…
Гигантские снопы пшеницы, горы румяных яблок, корзины винограда и башни из бутылок крымского вина.
На огромном панно, сделанном из уральских самоцветов, умельцами была изображена выплавка стали в доменной печи могучими сталеварами; ковер во всю стену изображал во весь рост любимого вождя в белом мундире, с трубкой в руке. Как Марине хотелось верить этим мило улыбающимся школьницам с белыми бантами за партами на фотоснимке первого сентября, крепеньким физкультурницам перед Мавзолеем, гигантскому хороводу красавиц в сарафанах и кокошниках на огромной сцене. Верить ликующим лицам, демонстрации! Люди несли детей по Красной площади, и те махали яблоневыми ветками Мавзолею. Слава Великому Октябрю! И она поверила.
В России вместе они пробыли совсем недолго. Через три месяца арестовали ее дочь Ариадну, через полгода – мужа Сергея. В самом начале Великой Отечественной войны Цветаева была эвакуирована вместе с другими литераторами в глухую Елабугу.
Марина категорически не любила грязь. Она со своей врожденной брезгливостью вынуждена была работать уборщицей в Доме Литераторов, терла до блеска писательские нужники и писала письма Сталину и Берии:
«Товарищ Берия, обращаюсь к Вам по делу моего мужа, Сергея Яковлевича Эфрона-Андреева, и моей дочери – Ариадны Сергеевны Эфрон, арестованных: дочь – 27 августа, муж – 10 октября 1939 года. Но прежде чем говорить о них, должна сказать Вам несколько слов о себе. Я – писательница, Марина Ивановна Цветаева…» Она писала эти письма в никуда, исправно носила их на отправку и всякий раз верила в удачу.
Потом работала посудомойкой. Марина не знала, что ее Сергея уже расстреляли. В Елабуге Цветаеву вызвал к себе местный уполномоченный НКВД и предложил «помогать». Он мыслил так: женщина приехала из Парижа – значит, в Елабуге ей плохо. Раз плохо, к ней будут льнуть недовольные. Начнутся разговоры, которые позволят всегда «выявить врагов», то есть состряпать дело.
Услышав непристойное предложение, Цветаева закаменела лицом. Сказала, что подумает. Хозяйка дома нашла Марину Ивановну Цветаеву висящей на толстом гвозде в сенях с левой стороны входа. Она так и не сняла перед смертью фартука с большим карманом, в котором хлопотала по хозяйству в это утро.
В эмиграции она написала в рассказе «Хлыстовки»: «Я бы хотела лежать на тарусском хлыстовском кладбище, под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растет самая красная и крупная в наших местах земляника. Но если это несбыточно, если не только мне там не лежать, но и кладбища того уж нет, я бы хотела, чтобы на одном из тех холмов, которыми 
Кирилловны шли к нам в Песочное, а мы к ним в Тарусу, поставили с тарусской каменоломни камень: „Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева“». На высоком берегу Оки, в ее любимом городе Таруса согласно воле Цветаевой установлен камень (тарусский доломит) с надписью: «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева». А кольцо с проказливым сердоликом в описи вещей, изьятых у самоубийцы, не значится. Оно было украдено во время обыска перед самым арестом ее мужа пронырливым энкавэдэшником и позже продано, как «бесполезная цацка поэтессы». Цацка, которая спасала ее до нашествия революционеров...
Максим Келлер
№09(50) 2016 г., сентябрь
.
