Глаз Кали
– Убили Мадхупа индианца!
– Два пуда драгоценных камней вынесли!
– Ювелир-то с нечистой силой был связан!
– Врешь, его сам Государь император особо отметил! Назвал драгоценным камнем Петербурга!
Толпа, собравшаяся возле особняка на Большой Морской улице, гудела, сплетничала и с любопытством таращилась на особняк ювелира. Бриллиантовая, так называли улицу Морскую, была одной из самых престижных в Санкт-Петербурге. Именно здесь жили 20 конкурентов Карла Фаберже. Здесь у ювелира Перхина была бронированная комната-лифт. На ночь ее поднимали до уровня второго этажа и держали под током. Сюда клиенты приносили в тяжелые «воровские» времена свои драгоценности на хранение. В здании были мастерские, оборудованные по последнему слову техники, которые возглавляли талантливейшие мастера. Жил здесь и индийский ювелир Мадхуп Раджа, которого посещал сам император. «У него особый подход к камню, – восхищался Николай Второй. – Он заставил меня поверить в то, что каждый камень обладает своим норовом! И чтобы его покорить, надо объезжать, как горячего жеребца!»
В гостиной ювелира сидел Петр Петрович Якунин, отставной поручик, а ныне вольнонаемный дознаватель.
В 1886 году была учреждена сыскная полиция, и были приглашены вольнонаемные люди. Петр Петрович пошел в сыск с первых дней его образования. Появление поручика в канцелярии обер-полицмейстера вызвало переполох. Как же, дворянин хорошей фамилии и решил идти в сыщики! Сам Иван Дмитриевич Путилин, начальник петербургской сыскной полиции, убеждал его оставить это занятие:
– Полно вам! Вам пора жениться, любезный, а тут такая запарка, что с брачного ложа подымут искать Яшку Кривого, который украл свинью у трактирщика!
– Если генерал (Путилин был генералом) не считает для себя зазорным разыскивать пропавших свиней, то я сочту за честь участвовать в этой сложной операции, – парировал поручик.
Путилин лишь довольно крякнул и назначил Якунина в сыщики.
С перебинтованной головой в кресле, морща темное свое лицо, скрючился маленький человечек, сам «убиенный» ювелир Мадхуп Раджа. Он негромко рассказывал о случившемся.
– Ночью я услышал шорох в комнате, где хранился Глаз Кали. Что такое Глаз Кали? – Мадхуп поднял на Петра Петровича желтые больные глаза. Губы его искривились в усмешке. – Черный алмаз – камень ночи. В Индии его называют Глаз Кали. Считается, что он мог появиться на Земле вместе с падающими метеоритами, образующимися вследствие взрыва сверхновой звезды. По другой версии, черные алмазы могли выйти на поверхность во время вулканических извержений. А еще… – Он привстал с кресла и взял со стола бронзовую статуэтку. Она выглядела ужасающе: обнаженная женщина с развевающимися волосами и оскаленным ртом, из которого стекает кровь, на ее лице три глаза, вокруг пояса — юбка из отрубленных человеческих рук, в своих руках она держит отрубленную голову. – Это Кали. Богиня смерти. Согласно индуистской мифологии она была порождена высшей Богиней по просьбе богов, не способных справиться с натиском демонов. После того как она разорвала демонов, у нее вынули три ее глаза, чтобы она не продолжила убивать. Тот, у кого хранится Глаз Кали, должен вести себя с ним крайне осторожно. Потому, что он жаждет игры.
– Гм… Петр Петрович невежливо прервал индуса. – Что же все-таки произошло, когда вы вошли в комнату?
– Я увидел грабителей. Они пролезли в окно. У них был ошалелый вид. Они схватили Глаз Кали, и он этому очень обрадовался.
Ювелир говорил на чистом русском, с чуть заметным акцентом. Но Петр Петрович его не понимал. Ему казалось, что маленький человек бредит.
– У вас нет решеток на окнах?!
– В этой комнате нет. Глаз Кали не пустил бы воров, но он… Видимо ему понадобилась кровь. Я закричал, чтобы они оставили алмаз в покое! Но главарь их, мужик с поломанным носом, шагнул ко мне и хватил меня по голове канделябром. – Ювелир осторожно коснулся бинтов на голове. – Я вскрикнул и упал. От крика проснулись слуги. Они забегали по дому в поисках меня. Грабители вылезли в окно. Я нашел в себе силы, подполз к окну и крикнул им, что бы они вернули алмаз. Но они убежали. Мне очень жаль их! – закончил ювелир.
– Я думаю, в ближайшее время ваша драгоценность будет найдена. Мы приложим все…
– Не надо! – замахал руками индус. – Упаси вас ваш христианский Бог и близко подходить к Глазу Кали. Он вернется сюда к утру. Вот только напьется… Счастье тому, кого он не увидит. Индус вздохнул.
«Его здорово приложили канделябром. Все мозги наперекосяк», – подумал Петр Петрович и откланялся. Выходя, он чувствовал спиной болезненный и насмешливый взгляд ювелира.
«Мужик с поломанным носом это Васька Тертый. Совсем обнаглел скотина, – думал Петр, выходя во двор. – Вожак мазуриков с Ямской Тертый сотоварищи давеча остановили экипаж, где ехала жена графа Подлуцкого, и полностью ее обобрали. И это еще хорошо. Могли же снасильничать! А этот самый Васька заявил, что быть Петербургу пусту. В охотку входит подлец. Раньше по мужикам работал, которые на базар приехали. Рубли отбирал, а теперь алмазы ему понадобились! Яблочкин!»
Полицмейстер с забавной фамилией Яблочкин, совершенно не шедшей к пышным усам, носу сливой, и маленьким глазкам под косматыми бровями, подбежал и вытянулся во фронт:
– Толпу разогнал, ваше благородие!
– Экипаж сюда срочно. Прокатимся на
Ямскую.
– Ямскую? – недоверчиво переспросил Яблочкин. – Это на ночь глядя! – Но под строгим взглядом Якунина вытянулся и убежал, тяжело топая сапожищами, искать экипаж.
«Подельники Васьки – это беспременно Яшка Гармошка и Цыган», – думал Петр Петрович.
Яшка слабовольный дурашливый малый. Играл на гармонике по кабакам, дрался, воровал по мелочам, пока не прибился к Тертому. Соглядатаи докладывали, что Яшка тяготится воровской долей и хочет уехать в деревню. Но, опять таки, слабовольный. Плакался в трактире, что его мамка сильно в деревне бедствует.
Экипаж давно уже выехал с богатой Фонтанки и приближался к Ямской слободе, как тут седоки вдруг услышали трель полицейского свистка. Якунин и Яблочкин погнали экипаж в лабиринт переулков, и через некоторое время увидели мечущуюся фигуру полицмейстера и два лежащих тела в жирном свете газового фонаря.
Яшка лежал лицом вниз, неестественно вывернув ноги в сапогах. Он был мертв. Напротив него сидел на земле, оскалившись и уставившись стеклянным взглядом в небо, бородатый мужик.
– А я его видел. В толпе. Возле дома индуса. Он в белом фартуке и с бляхой был. Точно дворник! – сквозь зубы процедил Петр Петрович.
Чудом нашелся свидетель. «Инвалид войны, унтер без обеих ног!» – отрапортовал Яблочкин. Кадыкастый, щуплый старик с беспокойными глазами, одергивал поминутно рубаху и видать волновался, отвечал хриплым, придушенным голосом, отчеканивая каждое слово, точно командуя. По его словам выходило следующее: «Значит, я видел, как образовались эти два мертвых трупа! Живу я в полуподвальной комнатушке и по обыкновению своему сидел себе у окна. Из него ничего почти не видать. Только сапоги прохожих да копыта лошадей. Остановились трое. Тяжело дышали. К ним подошел еще один. Тут и услышал я воровской разговор. Выходило, что Тертый с подельниками встретились с наводчиком, дворником Свиридом. Тот потребовал свою долю. Тертый отказал, сославшись на то, что Свирид «сосватал им государева человека, и теперича легавые будут их гнать как перепелов!» Слово за слово завязалась ссора. Свирида пырнули ножом, он и сполз по стене. А тут паря, что в красной рубахе, заплакал и начал проситься отпустить его. Мол, на душегубство не подписывался. А старший-то озверел и об стенку его башкой и приложил. А потом оба поспешили сбежать».
– А куда направлялись то? Не говорили?
Сморщенный унтер с колючим лицом делает руки по швам и отвечает: «Говорили, что к китайцу пойдут!»
Это был неизвестный Петербург с его трущобами, с черными лестницами, облитыми помоями, дворцами-колодцами, напоминающими душегубку, город облупленных стен, невыносимого зловония. Здесь, в Ямской слободе, находился балаган китайца Ваня. А попросту курильня опиума. Сам же Вань был фармазонщиком, скупал краденое. К слову сказать, курение опиума не прижилось в России, как, допустим, в Англии. В опиуме не было куражу. После него не выйдешь драться на кулачки, не пойдешь в танце заламывать коленца. Русские мужики бранились: «Наглотаешься того дыму, потом лежишь, скучаешь!»
Вань быстро перешел с продажи опиума на вино. Но себе не отказывал в удовольствии иной раз и покурить.
Якунин, подойдя к двери балагана, достал револьвер, секунду прислушивался к звукам оттуда, затем выбил ногой дверь и буквально ввалился внутрь: «Яблочкин! Свисти! Врача сюда! Опоздали!»
Вань хрипел, его шафранное лицо покрывали крупные капли пота. Он вытянулся в полулежачем положении, положив голову на твердый китайский подголовник, около маленького стола, снабженного всеми известными принадлежностями, которые необходимы для курения опиума. Под ключицей его торчала финка.
С каждым вздохом в груди его сипело и булькало.
На полу лежал Цыган, рослый смуглый мужик с копной иссиня черных волос, в скрюченной руке его был зажат стаканчик. Якунин только понюхал и тут же брезгливо сморщился: «Мышьяк!» Повернулся к Ваню.
– Ты отравил Цыгана?
Вань оскалбился и в свете ламп стал похож на китайского демона:
– Я скоро умирать! – прохрипел он. – Моя говориль, что такой камень надо назад отнести! Осень плохой! Тертый не хотель. Давай покупай, говориль! Тут он закашлялся, засипел.
– А потом ты решил, зачем покупать, и Тертого с Цыганом решил отравить?
– Тертый поняль, что его конец приходит… Меня ножом ударил, а камень схватил и бежаль…
Вань улыбнулся и застыл с открытыми невидящими глазами. В балаган вошел Яблочкин и местный доктор, только разбуженный и оттого злой и взъерошенный: «Что тут у вас?»
– Как говорит унтер: «Два мертвых трупа!» – невесело произнес Якунин и вышел на свежий воздух.
Назад на Бриллиантовую ехали молча. Четверо убитых за одну ночь. И беглый Тертый. И алмаз неизвестно где.
– Знаете что, ваше благородие, вы как хотите, а я свечку сегодня во здравие поставлю! – сонно бубнил Яблочкин. – Как хотите, но этот камень самого сатаны игрушка! Я его больше искать не стану! Одни упокойники вокруг! А если… Мать честная! Тертый! Вострог навечно пойдешь! Тпррууу!
Возле ограды дома индуса-ювелира сидел Тертый. Якунин сразу понял, что мужик со сломанным носом уже отбыл в небесный острог. На лице, посинелом от действия мышьяка, замерла гримаса ужаса. Правая рука была просунута сквозь прутья ограды, и в раскрывшейся ладони чернел алмаз. «Из последних сил добрался сюда. Вернуть хотел», – пронеслось у Якунина в голове, он подошел и посмотрел на камень. Он чернел, точно черный глаз вороны, выпуклый блестящий и, как показалось Якунину, довольный.
– Вот ты и прогулялся, – прошептал Петр Петрович. – Я тебя, дружок, в руки брать не буду. Пусть Мадхуп с тобой общается. А ты забудь, что меня видел!
.
