Софья Голицына. История любви и спасения
Из воспоминаний Корвин-Круковского, генерал-майора русской армии, активного участника Белого движения: «В те дни я не был в этом доме. Я главенствовал в комиссии по организации эвакуации. Дни были очень жаркие. Но я знаю из рассказов очевидцев об этой удивительной истории! История чести, благородства и любви.
...12 марта 1920 года. Вот уже второй день Софья Михайловна была в тревоге. Несчастье, как облако, заползло в дом. Она не могла сидеть на месте. Все время ходила, скрестив руки на груди. Она не ела, не пила. Самовар призывно свистел, а в комнату боязливо заглядывала кухарка, но Софья лишь махала руками и сжимала виски. Ее муж, поручик Всеволод Голицын, должен был вернуться еще вчера. А его все нет и нет. На подступах к Керчи – коварный враг, который стремится разбить прекрасный Город и осколки покоя растоптать каблуками. Ой, что же это? Прислушалась и убедилась – пушки. Тяжело далеко и глухо. Вот еще раз: бу-ух...
Вещи уже сложены и упакованы, все готово для эвакуации. Был давеча адъютант Деникина, полковник Тимановский, ее дядюшка, он тоже волновался из-за Севы!
– Отпрыск такого знатного рода не должен попасть в плен! Это такой подарок красным, – говорил он. – Будем надеяться, что все образуется.
Еще он сказал, что вещи, вероятно, придется оставить. Суда для эвакуации будут переполнены. И надо торопиться. От силы – день, и Керчь придется оставить... Кашлянул строго и ушел.
Вот и мебель старого красного дерева, и кровати с блестящими шишечками, потертые ковры, пестрые и малиновые, шкапы с книгами, портьеры – все оставить. Софья с горечью смотрела на вещи, которые были частью ее жизни, не меркантильной жизни, а исключительно души. А картину? Оставить картину? Она подарила ее Севе. Мужу она очень нравилась.
...Мигнула и потухла лампа. Опять перебои с электричеством!
Картина флорентийской мозаики, казалось, мягко светилась в темноте. Из искусно подогнанных друг к другу кусочков полудрагоценных камней складывалось безмятежное окошко в прошлый мир. В России флорентийская мозаика появилась еще при императрице Елизавете Петровне. Русские мастера быстро освоили секреты этого искусства и составили конкуренцию итальянским художникам. Исчезли хмельные сатиры и обнаженные нимфы.
Русский сюжет был прост и душевен. Покойная картина: деревенский двор, баба несет коромысло, на лужайке играет золотоволосый ребенок. И над всем этим церковь – белая, изящная, легкая среди тяжкой зелени тополей.
Она, перебирая пальцами по удивительной мозаике, говорила Севе: «Ты знаешь, купец, который мне ее продал, говорил, что она заговоренная! Не смейся! Тот, кому принадлежит картина, пройдет с честью все испытания, смерть его обойдет стороной».
Софья вспомнила это и заплакала: Всеволод уехал на передовую и пропал. А там жаркие бои. И красные бесы готовы в ярости самих себя сожрать. Она опустилась на колени перед картиной. Молилась долго и горячо. Так и уснула подле каменных зеленых тополей...
Вскинулась, лампа снова горит. Дали электричество. Часы пробили раз, и тотчас же им ответил заливистый, тонкий звон под потолком в передней. Звонок!
На пороге снова полковник Тимановский, неужели вести от Севы? Тимановский радостно возбужден, пенсне так и прыгает на носу, кривится дрожащей улыбкой!
– Жив! Вы не представляете, костлявую вздул! В плену побывал! На расстрел водили, на баржу со смертниками толкали, бомбу с аэроплана кидали и наконец, когда выбрался, чуть наши на посту не подстрелили! Скорее одевайтесь, я вас отвезу на пароход! Всеволод уже туда приедет!»
Она слушала и плакала, заставляла повторять: «Жив! Жив! Жив!» Потом решительно утерла кулачком слезы и сказала: «Я ничего с собой не возьму! Только эту картину!»
Седой полковник гневно уставился на нее, пожевал усы: «Вы знаете, что происходит на пристани? – Потом раздраженно махнул лайковыми перчатками: «Денщик! Савелий! Выноси картину! Да смотри осторожней, черт!» Медведеподобный казак Савелий косолапо пошел в комнаты. Полковник нервно взглянул в окно – пушечная стрельба стихла, зато усилился сухой треск винтовочных выстрелов. Хаос с мартовским холодом заползал в комнаты.
– Берите самое необходимое! Надо бежать! Документы! – он замер на полуслове, по лестнице, крадучись, поднимались трое. У них были пропитые лица, один с клочной бородой, вроде как дворник с соседнего дома. Всегда такой подобострастный, в чистом, белом переднике, а сейчас… Налившиеся кровью глаза, одежда в чем-то буром, вроде кровь. В руках у всех троих ломы, топоры.
– Мародеры... – тускло сказал полковник и полез лихорадочно за наганом. Он, как назло, застрял в кобуре. Троица, яростно сопя и толкаясь, рванула по лестнице к ним! Софья Михайловна замерла от ужаса. Но тут из комнат выступил, держа в огромных лапах картину, замотанную в мешковину, Савелий. На мгновение удивление отразилось на его лице, но уже через секунду он быстро поставил картину и достал нагайку: «Вы что же это? – заревел он. – Супротив господ бунтовать? Деревенщина-сельщина!»
Мародеры замерли, услышав этот рев! «Как стоишь? Образина!» – Савелий принялся охаживать нагайкой всех троих, лупя по плечам и головам. Троица, как горох, скатилась вниз...
Казак легко, словно былинку, подхватил картину и пошел по лестнице, перешагивая брошенные топоры. Улицу заполонил запах гари, из-за крыш лез в мартовское небо густой черный дым пожарищ. Они сели в бричку, лошадь вздрагивала от каждого ружейного залпа. Внезапно стрельба прекратилась, воцарилась странная и страшная тишина. Казалось, откуда-то слышен многотысячный топот толпы. Софья Михайловна ощутила ни с чем не сравнимый ужас. Она почувствовала, как на город накатывают ожесточенные орды красных варваров. Из-за дома показались первые, пока еще разрозненные цепи наступающих. Увидев бричку, они сразу стали целиться из ружей. Софья уже могла различить звезды у них на буденовках.
«Пиииу! Пиииу!» – засвистели пули. Но Савелий уже взмахнул плеткой! Как они гнали!»
Генерал-майор Корвин-Круковский в своих мемуарах далее пишет:
«...Загруженные до отказа транспорты стали уходить в море. На пристани взрослые люди молча стояли, плакали от отчаяния, некоторые бросались в море, иные стрелялись. Были счастливчики, которые, раздобыв лодки, уходили на них в море. В это время прискакала бричка с адъютантом Деникина, полковником Тимановским и его племянницей, женой Голицына. Вернее, вдовой. Мы уже знали: поручик Всеволод Голицын, несмотря на ранения, возглавил заградительный отряд, он должен был сдерживать наступление красных, пока все суда не выйдут в море. Но красные прорвались, и все отряды наших были перебиты. Полковник Тимановский сразу доложил Деникину, что большевики с минуты на минуту будут здесь... Савелий же доставил Софью на «Цесаревич Георгий».
– Держись сзади за мой поясок, барыня, пророкотал казак и вклинился в бушующую толпу перед пристанью! Он рычал и стегал каких-то людей плетью. В него плевали, его царапали штатские, норовили вцепиться в него, хватали за плечи, но он стряхивал их, как медведь охотничьих собак. Софья держалась за его пояс и боялась поднять голову, за могучей спиной казака шептала: «Только бы Сева уже был на крейсере! Только бы спасся!» Когда они пробились к сходням, от Савелия валил пар. Он был растерзан, на шее и лице алели глубокие царапины. Перед сходнями стояли брошенные носилки с ранеными, с головой накрытыми серой рогожей. Двое матросов преграждали вход, выставив штыки.
– Перегружен, корабль перегружен! – надрывался молодой мичман, на глазах у него были слезы.
– Эй, мичман! – рявкнул Савелий. – Тут племянница полковника Тимановского. – Замученный мичман вытащил замусоленный листок, пробежал по нему глазами.
– Чего смотришь? Нешто тебе не дано понять, что это за особа? Голубые кровя! Не то шо мы с тобой! Матросы расступились перед Софьей.
– А вы не знаете, мой муж уже тут? Мичман взглянул на нее обезумевшим взглядом: «Так вы не знаете, что он…»
У Софьи подогнулись ноги: «Ее Сева!» Со стороны города по толпе пронеслось: «Идут!» «Приготовиться отдать швартовы!» – с отчаянием крикнул мичман, понимая, ЧТО сейчас начнется.
– Берите картину, барыня! – крикнул казак Савелий, сдерживая могучей спиной натиск обезумевшей толпы. Жилы на его шее вздулись, лицо багровело, он держал тяжелое полотно на вытянутых руках прямо над головами матросов. В этот же момент на раненых, прямо на носилки, повалились люди.
– Пустите раненых, мне не нужна картина. Савелий, пусть у вас останется! Раненых занесите, я требую! – Софья Михайловна схватила мичмана за руку. Он ошалело махнул рукой и разрешил: «Заносите этих двух!»
Крейсер тяжело отчалил. Люди гроздьями висели на борту, их безжалостно спихивали в воду. Отчаянный крик стоял в воздухе.
Отдаляющаяся площадь начала очищаться. Словно ртуть, толпы народа растекались в подворотни, в дома. Пушки крейсера ожили, рявкнули, окутались дымом. Взлетела, разорвалась щебнем контора порта. Полетели брызги осколков. Когда рассеялся дым, казак Савелий, оглушенный, сидел на площади, как мукой, присыпанный белой пылью. Рядом лежала картина. Стало тихо. На площади, на которой валялись котелки, трости, перекосилась кибитка цирка-шапито. Разорванная парусина была разрисована лицами клоунов. В тишине разносились причитания и плач. Седой еврей, хозяин цирка, заламывал руки над телом здорового мужчины в трико: «Убили… Ох! Убили кормильца нашего...»
Савелий тяжело поднялся: «Эй, хозяин, я вижу, тебе борцы нужны? А мне трико найдешь? Еврей замолчал, испуганно глядя на него: «Давай, быстрее только. Сейчас как налетят, всем конец будет!» Казак пошел к шапито, волоча за собой целехонькую каменную картину.
...Крейсер «Цесаревич Георгий» стоял на рейде в Константинополе. Долго, уже неделю обсуждались условия, на которых русские смогут сойти с корабля. Турецкие власти не хотели ссориться с большевиками, всячески затягивали переговоры, обдумывая выгоду. На судне царил голод, начался сыпняк, люди лежали на палубе. Софья Михайловна, еще год назад окончившая курсы сестер милосердия, помогала ухаживать за ранеными и больными. Так ей было легче совладать с собственной болью. Однажды сестричка Красного Креста, не спавшая уже сутки, попросила вместо нее спуститься в трюм к самым тяжелым... Софья перевязывывала руку раненому, когда из глубины трюма знакомый голос тихо, но отчетливо, произнес: «Софа...» Она обернулась! Перебинтованный с ног до головы солдат разлепил губы и снова произнес ее имя: «Софа!» В прорезях грязных бинтов она увидела серые, стальные глаза Севы. Софья Михайловна Голицына потеряла сознание. Всеволод и был тем раненым, которого она спасла благодаря картине.
...Подробности этой истории рассказал Савелий Кутепов. Он обосновался в штате Аризона в передвижном цирке. Сбежал из большевицкого рая. Из циркового борца стал хозяином цирка и неплохо говорит на английском. Виделся пару раз с Софьей и Всеволодом: у них все в порядке, они во Франции. А на стене его уютного домика в зеленом саду Аризоны висит картина из русских самоцветов, та самая, с белой церковью. Казак знает, что это она спасла его весной 1920 года...»
.
