ЛА - РОШЕЛЬ, или История об удивительной картине
В сентябре 1627 года французские королевские войска осадили Ла-Рошель, бывшую в то время самой укрепленной крепостью гугенотов и центром их сопротивления. При осаде обязанности главнокомандующего исполнял кардинал Ришелье. Жители города-крепости под предводительством мэра Жана Гиттона отчаянно сопротивлялись в течение 14 месяцев...
...Перед мэром Ла-Рошели Жаном Гиттоном на столе стояла дивной красоты тарелка из майолики. Роскошная, с серебряной окаемкой с изображением пастушек, напуганных королевской охотой, она была создана для того, чтобы на нее положили зажаренный кусок сочного кабаньего бока.
Щедро полили его чесночным соусом. И, пригубив красного вина из кубка, взялись за дело. Но тарелка была пуста. Гиттон невольно судорожно сглотнул. По обе стороны разложены серебряные приборы. Свисала со стола белоснежная салфетка. Канделябры для свечей были пусты. Все свечи из пчелиного воска были украдены челядью и съедены. Комната освещалась лишь багровым жаром из камина. Мэр покрутил в руке вилку, на ней был выгравирован герб Ла-Рошели: корабль под всеми парусами... Он в раздражении бросил вилку.
Их корабль шел ко дну. Паруса были изорваны. Команда была так слаба, что уже не в силах была даже бунтовать.
Кардинал Ришелье во всеуслышание сказал, что ларошельцам лучше «подохнуть от голода, а не от пуль». И исправно делал все возможное, чтобы претворить эти слова в жизнь. Больше года продолжалась осада Ла-Рошели. Месяц назад Жан Гиттон решил выпустить из крепости женщин, стариков и детей, чтобы они не испытывали больше мук осады. Королевские войска не разрешили им покинуть кольцо окружения, в результате чего те бродили между противоборствующими сторонами, побираясь и постепенно умирая от случайных пуль и голода. В самом городе жители вынуждены были съесть сначала всех лошадей, собак и кошек, а затем перейти на крыс. Кардинал Ришелье, получивший чин «генерала армии короля при Ла-Рошели и в окружающих провинциях», находился на позициях и, наблюдая за агонией ларошельцев, откровенно веселился.
В комнату открылась дверь. Вошел, пятясь, повар Уотьер, везя за собой сервировочный столик. На столике был непрозрачный графин, чтобы было не видно, что он с водой, чуть разбавленной несколькими каплями чудом оставшегося вина. Уотьер снял с блюда серебристый колпак. На тарелке лежала костлявая зажаренная птица. Чайка. Видно, подстрелена кем-то из гвардии. Рядом круглый хлебец из остатков муки. Заботливо очищенной Уотьером от мышиного помета.
Повар заговорил. Он скорбел, что его светлости приходится есть ЭТО. Но эта птица хоть чуть-чуть смахивает на кролика. Гиттон молча грыз мослы чайки и думал о том, что после убийства их союзника герцога Бекингема английская эскадра струсила. Она отошла от Ла-Рошели из-за небольшого шторма. А затем выяснилось, что она ушла совсем. Отчаяние поразило защитников Ла-Рошели. Они потеряли надежду. Господь отвернулся от них. Несколько гвардейцев бросились с городских стен.
Повар продолжал говорить. По его словам, в городе то тут, то там находят людоедов. Один мясник вызвал подозрение своим цветущим и сытым видом. У него в доме были в бочках обнаружены засоленные тела. В городе полно шпионов отца Жозефа, серого кардинала. Правой руки Ришелье. Через тайных агентов отец Жозеф подрывал боевой дух осажденных. Печатались, переправлялись в город и распространялись пропагандистские афиши.
В них насмехались над мэром и описывали страшные кары для всех обитателей города – как виновных, так и невинных. Другие листовки обвиняли знать в спекуляции и припрятывании продовольствия.
Пропаганда возымела действие. Разъяренный народ убил нескольких военачальников, советников мэра.
Из города выбралось множество дезертиров в надежде на пищу, прощение и жизнь, в надежде тщетной – всех, кто попал в руки осаждающих, сразу же повесили. Отец Жозеф убивал Ла-Рошель и делал это медленно, с удовольствием. Он говорил, что когда гугеноты съедят друг друга, он разрушит крепость, чтобы и следа ее не осталось.
Мэр начал прислушиваться к тому, что говорит Уотьер. Он был на редкость осведомлен в военных делах!
Уотьер между тем спрашивал, что бы сказал мэр, если бы ему сообщили, что есть люди, готовые к переговорам?
– Что? – побледнел Гиттон. – Измена?
Повар поднял руку, другой опершись о колонну, чтобы не упасть от слабости.
– Нет, – прошептал он, – коммерция!
С наступлением ночи к стенающей толпе женщин и детей, застрявших между двух лагерей, со стороны королевских войск незаметно присоединилась фигура в сером дорожном плаще с капюшоном. Человека ждали.
– Сюда, Ваша светлость! – прошелестел слабый голос.
Со стен крепости на лебедке спустили нечто, похожее на корзину. Двое залезли в нее. Она, скрипя, поползла вверх. Наверху их ждали гвардейцы. Суровые, истощенные. У их седоусого начальника скулы, казалось, прорежут кожу. Они молча сопровождали гостя. Он чувствовал за их молчанием гнев и отчаяние. И невольно поежился.
Страшные картины безумия и голода окружали их. Кругом лежали люди. Большинство мертвые. Иссохшие тела. Впадины глаз. Застывшая вздернутая рука с крючковатыми пальцами. Когда они проходили, человек лишь подымал голову из зловонной липкой грязи, хрипел что-то и тут же безвольно ронял ее.
– Нас тут было 28 тысяч… Осталось, наверное, тысяч шесть, – сказал тихо сопровождающий.
В натопленной комнате мэра было даже жарко. Окна закрыты тяжелыми шторами, чтобы не пальнули из мушкета. Свои или чужие.
Гость окинул обстановку быстрым взглядом. Из-за письменного стола с видимым усилием поднялся мэр. Гость скинул плащ на кресло, сел, небрежно закинув ногу на ногу.
Это был Ла Вьевиль – главный сокольничий Его Величества Людовика, а также хранитель личных коллекций Ришелье. Про кардинала ходили слухи, что он, подобно Богу, не подпускает к себе никого с пустыми руками. Он брал подношения. В основном произведения искусства. Он был рьяным коллекционером. Собирал картины, драгоценности, скульптуры, фарфор, бронзу, часы, ковры, дорогие парадные доспехи. Юность у кардинала была очень бедной. Рано умер отец, и семья не вылезала из долгов. Про него шепотом говорили: «Он, как нищий, зашедший в колбасную лавку, где нет хозяина! Не может насытиться!»
В то же время Ришелье отличался изысканным вкусом, и даже известен случай, когда он купил не понравившуюся ему картину, чтобы ...сжечь ее! «Ремесленная
поделка не должна оскорблять нашего вкуса!» – говорил он.
– Итак, каков ваш пропуск из «мышеловки»? Что вы можете предложить такого, чтобы выкупить свою жизнь? – Ла Вьевиль презрительно обвел взглядом комнату,
– вина, конечно, нет…
– Нет, ваша милость. Увы. Вода тут тоже плохая, – прошелестел голос его спутника. Это был Уотьер.
– Слуги отца Жозефа постарались. Колодцы наверняка уже отравлены. Чего не сделаешь для вящей славы Господней и чтобы вразумить еретиков, – Ла Вьевиль
откровенно издевался. Надо отдать ему должное, он словно и не был во вражеском лагере.
– У нас есть вещь, которая несомненно заинтересует …человека, которого вы представляете, – с усилием сказал Жан Гиттон. Но я требую свободу не только для
себя. А для всех, кто остался жив. Я хочу, чтобы Ла-Рошель сохранили. Чтобы стены ее не разрушили. Также…
Ла Вьевиль засмеялся! Он бил себя по коленям и даже закашлялся!
– Вы требуете? – воскликнул он, вытирая слезы. – У вас что, хранится священный Грааль? Что у вас должно быть такого, чтобы выкупить весь ваш сброд? – Его смех был похож на воронье каркание.
Жан Гиттон сказал: «Уотьер, дайте мне факел».
В подземелье замка находился пороховой погреб, и туда же защитники Ла Рошели стащили всевозможные ценности. Колеблющийся свет факела выхватывал из темноты то мраморную фигуру, то позолоченную раму картины, но Жан вел ловчего куда-то дальше. Наконец остановился перед чем-то, закрытым материей. Помедлив секунду, он сдернул покрывало.
– В 1580 году во Флоренции в Уффици была основана мастерская, принадлежавшая семье Медичи, где были созданы лучшие образцы мозаичных произведений из натуральных камней. Это одно из них. Мария Медичи – хороший друг кардинала. Она бы была рада, если бы эта картина сохранилась... Мозаичные картины из камня обладают одним из наиболее ценных свойств, они – вечны, так как краски камней не тускнеют, не выцветают и не осыпаются, – тихо проговорил мэр осажденного
города.
...Покрывало упало к ногам, и ловчий замер: на каменной картине была изображена крепость Ла-Рошель со стороны залива.
Гениальный мастер из кусочков драгоценных природных камней создал по истине выдающееся произведение искусства: волны казались живыми, закат облизывал алым языком стены древней крепости, облака цеплялись гривами за когда-то живые виноградники. Эта картина была гимном жизни, символом вечности и стойкости! Ошарашенный Ла Вьевиль отступил назад, пошатнулся и чуть не упал. В его голове зазвучал марш, он вытянулся перед произведением искусства в струну. Свет факела плясал по тонким пластинам драгоценного камня с полированной поверхностью. Ла Вьевиль невольно мотнул головой, словно отгоняя наваждение.
Мэр повторил требование: картину с флорентийской мозаикой в обмен на жизни всех.
– Ришелье может сказать: «Я же могу ее взять и так», дождавшись, когда мы все умрем от голода и отравы отца Жозефа. Но тогда, – он поднял факел и высветил множество бочонков с порохом, стоящих в подвале, – прежде чем умереть, я взорву тут все! Во взгляде Ла Вьевиля появилось нечто, похожее на уважение.
– И вы доверитесь кардиналу? И отдадите ему картину в обмен на обещание?
– Нет. Но вы – фаворит короля. Вы сможете привести его сюда. Чтобы он присутствовал на нашей сдаче. Тогда у нас появится гарантия… И поторопитесь. Времени
у нас не так много...
По прибытию в лагерь кардинал Ришелье выслушал сокольничего и очень оживился: «Любезный Ла Вьевиль, как вы не побоялись лезть в этот склеп? Еретики
могли вас съесть! Но расскажите мне еще о флорентийской мозаике, вы утверждаете, что это шедевр? Я хочу поскорее ее увидеть! Что с того, что они протестанты!
В конце концов они же тоже французы! Распространять истинную веру должны миссионеры, а не солдаты. Я согласен на капитуляцию!»
...28 октября 1628 года город сложил оружие. В момент сдачи в нем находилось не более 150 солдат, способных носить оружие, и всего пять тысяч жителей из 28 тысяч. Король, присутствовавший при капитуляции, увидев жалкое состояние оставшихся в живых, отдал приказ о бесплатной раздаче десяти тысяч буханок хлеба. Крепостные стены города должны были быть снесены.
А удивительную картину доставили Ришелье в покои. Хроникеры утверждают, что кардинал, увидев облик непобежденной и несломленной крепости, заплакал. И после утверждения королевской власти в Ла Рошели Ришелье отменил уничтожение стен: «Нам еще не раз понадобится этот город!»
...Знаменитая каменная картина «Ла-Рошель», выполненная удивительным мастером флорентийской мозаики, сегодня хранится в главном музее Парижа.
.
